Памяти А.Н.Анейчика: "Нет чувств превыше дружбы и любви!"
20 апреля 2012
13 марта 2012 года у себя дома на Тамбовской улице в Санкт-Петербурге умер Александр Николаевич Анейчик – журналист, драматург, по сценариям которого снимались картины на Ленинградской студии научно-популярных фильмов, Петрозаводском, Новосибирском, Петербургском телевидении.
вспоминает Алексей Самойлов:
За три недели до оказавшегося роковым инфаркта Саша, с которым я учился на филфаке ЛГУ в пятидесятые годы, отметил свое 75-летие. Я болел, не мог к нему выбраться, но пообещал, как только оклемаюсь, приехать с подарком – большой книгой Льва Лосева.
«Стихи» Лосева, нашего с Сашей университетского сокурсника, я не успел ему передать. В тот день, когда их привезли из типографии в издательство Ивана Лимбаха, Анейчика не стало. А вот за книгой любимого поэта Иосифа Бродского и Льва Лосева, веселого и смелого человека Владимира Уфлянда «Мир человеческий изменчив» я съездил в редакцию журнала «Звезда» прошлой осенью и в день 200-летия Царскосельского, пушкинского лицея, 19 октября 2011 года вручил ее Саше. Надо было видеть, как он радовался стихам друга нашей юности: «Друг в добром здравьи – нет прекрасней зрелища. Нет чувств превыше дружбы и любви! Нет хуже зла, чем вечное безденежье, хоть и добра не купишь на рубли».
Лосев вспоминал в своем американском далёке, как, разгуливая в студенческие, оттепельные годы по Невскому и Университетской набережной, они с Леонидом Виноградовым, Михаилом Ереминым, Владимиром Уфляндом, пели на мотив марша авиации Пастернака или Хлебникова: «Тулупы мы /земляные кроты / родились мы глупыми / но глупым родился и ты». А мы шатались теми же маршрутами: Александр Шарымов, его названый брат Александр Анейчик, Борис Спасский, Борис Грищенко, Виталий Вильчинский, Борис Моисеев, автор этих строк – и во все горло орали Шарымовское: «Мы все идем к великой цели, / Шумит один лишь Пастернак, / Но прямо в лоб ему нацелен / Наш сокрушительный кулак». Александр Анейчик, великолепно образованный, блистательно знавший литературу, архитектуру, живопись (недаром по его сценариям сделаны лучшие документальные ленты об Эрмитаже), не писал стихов, как поэты филологической школы, и все-таки был истинным поэтом. Поэтом жизни. Родившийся в роковом для страны тридцать седьмом, ребенком испытавший военное лихолетье, бомбежки, голод, и потом, уже в зрелом возрасте, живший материально стесненно, в вечном безденежье, Саша Анейчик, как и герой «Песни о моем друге» Уфлянда, знал, что добра не купишь за рубли. Вполне возможно, что Володя, когда писал эту «Песню» в 68-м, имел в виду прежде всего Анейчика. Разве не об Анейчике сказано: «Цветенья дым струится над Отчизною. Отцы и братья трудятся в полях. А я стою. И мне навстречу издали мой друг идет по лесу на бровях. То соловьем поет он, то синицею. В его душе творится благодать. Того гляди возьмут его в милицию, и девять дней его нам не видать».
Впрочем, в душе творилась благодать и у других друзей поэта – Володи Герасимова, Миши Красильникова, Саши Шарымова. Шарымов и Красильников первыми зарифмовали белорусскую фамилию Анейчика, когда накануне нашего финального матча с химиками на первенство университета написали на громадном листе ватмана и вывесили в филфаковском коридоре призыв, завлекающий прекрасных факультетских дев на завтрашний волейбол: «Химик, глотай химикалий ртом: удивляться нечего! Играем с Панкратовым не хуже, чем с Калертом, а с Калертом не хуже, чем с Анейчиком!»
Анейчик, как и все мы, был человеком игры. Живя в подмосковной Дубне, он играл за юношескую волейбольную сборную Российской Федерации и был нападающим нашей факультетской команды (у него было прозвище Орел, Орлуша). В школьные годы занимался в студии у Дарьи Зеркаловой, знаменитой актрисы Малого театра, а в студенческие играл в домашних спектаклях Александра Мгеброва, выступавшего еще в Театре Комиссаржевской с самой Верой Федоровной, на Ленинградском телевидении работал над несколькими спектаклями вместе с Михаилом Козаковым…
Мастер устного рассказа, профессиональный сценарист, много лет сотрудничавший с киностудиями, телевидением, БКЗ «Октябрьский», Анейчик не был человеком текста. Во всяком случае для меня тексты Анейчика долгое время были terra incognita. Каково же было мое удивление, когда я приобрел однажды в книжном ларьке петербургский детский исторический журнал «Автобус» (№2 за 2002 год) с портретами Михаила Сперанского и Алексея Аракчеева, двух главных фигур александровской эпохи, на обложке и в середине журнала увидел знакомое имя Александра Анейчика. Оно стояло над двумя публикациями – «Изгнание из Рая» и «И унес с собой ту тайну».
Я давно знал Сашу как редкого знатока живописи и архитектуры, но понятия не имел, как изощренно он владеет пером…Судите сами. Вот начало первого очерка, посвященного «Райским вратам» во Флоренции и их копии для Казанского собора в Санкт-Петербурге: «Поначалу было желание написать маленький, но свирепый очерк «Дело об обезглавленном Давиде». Но пересилили другие чувства. Какие – поймете сами».
− «Маленький, но свирепый…» Да вы поэт, сударь, − сказал я Анейчику по телефону и наговорил еще кучу комплиментов автору глубокой и изящной исследовательской работы.
У второго текста – о Самсоне Суханове, первом среди каменных дел петербургских мастеров, такой зачин: «К зданиям привыкаешь, как к людям. От близости порой теряешь зрение, вплоть до слепоты. Помню, что очнулся, словно от пинка, прочитав: «Применяйте колоннаду и портик там, где они действительно нужны людям… Логична колоннада в Парфеноне, Бирже Томона. На бирже заключались сделки под портиком… Но в Казанском соборе, где никто никогда не бывает, колоннада не нужна». Вывод обескураживающий, тем более в устах Андрея Бурова, многоопытного архитектора. Такие суждения высказываются подчас, чтобы разбудить нас от дремоты: привычное вовсе не значит бесспорное, надо учиться видеть собственными глазами, а не вторить».
Верно: от близости порой теряешь зрение. А ведь Саша, действительно, умел видетькрасоту собственными глазами…
Анейчик был настолько колоритной фигурой, что не заметить его, возвышающегося над спешащими по делам согражданами, было просто напросто (два его любимых словца) невозможно. Мемуаристы «Сайгона» отмечают в рассказах об этом приюте богемы, толковавшей свободно за чашкой кофе обо всем на свете, двух высоченных завсегдатаев с трубками во рту – Сергея Довлатова и Александра Анейчика. В своей книге «Время игры», вышедшей четверть века назад, автор этих строк вывел Сашу Анейчика под его студенческо-волейбольным прозвищем «Орлуша», а Шарымов посвятил ему несколько стихотворений. Одно из них, написанное в день рождения «брата» в 80-м, объясняло саму суть явления Анейчика:
Что такое «Анейчик»?
Это – с робостью бой.
Это – киноразведчик,
В путь зовущий с собой.
Слушай, юноша! Если
Ты почувствуешь вдруг
Приступ сил неизвестный,
Сердца смелого стук –
Будь за это ты вечно
Благодарен судьбе:
Это значит – «Анейчик» -
Пробудился в тебе.
Пожалуй, никто из нашего университетского содружества, нашего лицейского братства, не был в такой мере, как Александр Анейчик, наделен талантом дружбы, редким даром воспринимать жизнь как чудо, как праздник.
От него нельзя было услышать дурного, злого слова ни о ком, даже о тех, кто это тысячу раз заслужил. У него была незлобивая душа. Успехам друзей Саша радовался больше, чем своим. Красивый, велеречивый, но не шумный, не громогласный, он первым спешил на помощь попавшему в беду товарищу. Друзья платили ему ответной любовью. Он был счастлив в дружбе и любви.
Саша и его жена Нина Василькова, талантливая актриса, Нинуля, как он ее называл все сорок пять лет их совместной жизни, были трогательной парой. Они относились друг к другу нежно, трепетно, влюбленно, как в день первой встречи.
Это была любовь с первого взгляда и до последнего часа Нинули, умершей 19 ноября 2009 года от неизлечимой болезни на руках у мужа. Терпеливо, стоически ухаживавший долгие месяцы болезни Нины, матери их сына Николы, художника, живущего в Лондоне с женой Аней и сыном Алексеем, он резко сдал после ее ухода. У него заболело сердце, все чаще «скорая» отвозила его с сердечными приступами в больницу, врачи предлагали ему шунтироваться, он соглашался, но как становилось немного полегче и можно было дышать полной грудью, просил отпустить его домой…
Осенью прошлого года, когда мы читали, перебивая друг друга, Уфлянда, он аккуратно завернул его книгу, спрятал ее в свою большую сумку и сказал:
− Знаешь, я решил никогда не шунтироваться. Ни к чему. Сколько мне Богом отпущено, столько и буду жить…
Я стал ругать его за дурацкий фатализм, а он только улыбнулся и приобнял меня…
Теперь думаю: может, Саша был прав?.. Да, больше он никогда не войдет в наши дома на бровях с поклоном в знак приветствия, как у Уфлянда в той же «Песне о моем друге» сказано, но само имя Александра Анейчика, человека-праздника, память о нем еще долгие годы будет прибавлять света и смысла в жизни его друзей и тех, кто идет на смену нашему поколению.
Алексей Самойлов,
член Союза писателей Санкт-Петербурга
17 апреля 2012 года
Комментарии
Ирэна Каспари 13 февраля 2013
Скоро, 21-го февраля – день рождения Саши Анейчика. Я, к сожалению, совсем недавно прочла эту статью. Теплее и проникновенней о Саше, пожалуй, и не скажешь. Спасибо, Петрович.